Придя к такому решению, он пошел медленнее, готовый наслаждаться жизнью и радоваться каждому ее проявлению. Его окликнули. Размахивая почтальонской сумкой, Марьям бежала к нему возбужденная, разрумянившаяся и в эту минуту показалась Ате более молодой, красивой и привлекательной, нежели была на самом деле. Она с ходу сунула в руку Аты Думанлы газету.

— Поздравляю! Наконец-то издали! С тебя флакон духов.

Марьям радовалась так, будто в спортлото угадала все шесть номеров. Было бы подлостью портить ей настроение, и Ата Думанлы натянуто улыбнулся. Ради приличия развернул газету.

— И в самом деле, вот оно! Спасибо, Марьям-джан, ты всегда мне радость даришь. Когда заканчиваешь работу?

Она взвесила в руках сумку, улыбнулась:

— Еще часа на три с половиной хватит.

— Мы должны отметить мою удачу.

— Только с одним условием. Ты меня понял?

Ата Думанлы снова натянуто улыбнулся:

— Хорошо, хорошо, не стану читать стихов. Что тебе купить?

Марьям удивилась, вскинула свои тонкие брови:

— Разбогател, что ли?

Ата Думанлы солидно откашлялся.

— У меня всегда найдутся деньги для нас двоих.

Среди гениальных планов Думанлы по поводу утверждения своего места в мире поэзии у него сразу же по переезде в город возник вопрос любви, который надо было срочно решать. Ату убеждали когда-то, что, не полюбив духовно богатую, идущую в ногу со временем городскую девушку, он не сможет создавать по-настоящему современные стихи. И поэтому он с первого же дня жизни в городе стал потихоньку присматриваться к городским девушкам.

Он искал свой идеал. Ему нужна была девушка тихая, красивая, добрая, хорошо понимающая его поэтическое сердце. Вначале он ждал, что девушки сами будут подходить к нему и заговаривать с ним. Так, во всяком случае, сельчане думали о городских. Он был поэтом, а девушки рвали поэтов на части. Но сколько Ата Думанлы, принарядившись, ни появлялся среди девушек, ни одна из них не обратила на него робкого внимания. Напротив, девушки смотрели высокомерно, бросали обидные реплики, ехидно хихикали. Однажды, когда он сделал попытку остановить одну из них возле общежития университета, девушка так обрезала его, что неделю целую ходил он почесываясь да оглядываясь.

Нет, такие языкастые были не по его характеру. Ата Думанлы понял, что из его намерения ничего не выйдет, и больше не пытался завязать уличное знакомство. Но продолжал хорохориться, мысленно обращался к обругавшей его студентке: «Во всяком случае, поэты тоже на дороге не валяются, так что не прогадай». Сердце его оставалось спокойным.

Любовь подстерегла его совсем неожиданно.

Однажды, к концу рабочего дня, когда он был погружен в свою занудливую корректорскую работу, вошла какая-то девушка и скромно поздоровалась. Сердце Аты Думанлы дрогнуло. Девушка была такой же худенькой как он сам, только светлая, очень симпатичная.

Странно волнуясь, Ата Думанлы выслушал ее: она, оказывается, зашла в поисках работы. Ему от всего сердца хотелось помочь девушке. Он думал: «Это именно та, которую я искал. Я не могу упустить ее. Я должен каждый день ее видеть…»

Младший литсотрудник отдела писем Айджемал только-только ушла в декретный отпуск. Место ее еще не было занято. Ата Думанлы решился. Он вскочил с места, узнал, что девушку зовут Гозель, попросил ее подождать немного и пошел прямо к редактору: «Моя племянница ищет работу, она очень скромная девушка, если можно, возьмите ее временно на место Айджемал». Редактор ответил ему: «Если она твоя племянница, да к тому же еще и скромная, пусть пишет заявление, будем оформлять». Ата Думанлы как на крыльях выпорхнул из редакторского кабинета, чувствуя, что с этой минуты нет жертвы, на которую он не пошел бы ради редактора.

Девушка была признательна Ате Думанлы. В обеденный перерыв делила с ним свой завтрак, временами приносила в термосе чай. Когда она оставалась одна, он иногда читал ей свои стихи. Гозель была внимательной слушательницей, стихи ей в общем нравились, порой она делала замечания — всегда точные и глубокие.

Постепенно они стали встречаться все чаще, вместе ходили в кино, в театр, в парк. И однажды Ата Думанлы решился сказать девушке о своих чувствах к ней. Гозель некоторое время думала, потом сказала: «Ата, ты хороший парень, я перед тобой в долгу, но ты не вяжись ко мне». — Почему? — спросил он. — Почему?» Гозель, не поднимая головы, ответила: «У меня есть ребенок».

Ата Думанлы несколько дней думал. Мысли у него перепутались. Иногда казалось, что следует забыть Гозель. Иногда он приходил к выводу, что надо плюнуть на все и лсе-ниться на ней.

Ему надо было хоть с кем-то посоветоваться. Но с кем? С родителями? Нет, они не поймут благородства его поступка, начнут со всех сторон бичевать его: «У нас еще в роду такого не было, чтобы неженатый юноша взял себе женщину с хвостом!» А Ате Думанлы никак не хотелось приносить свое чувство в жертву родственникам. И поэтому он скрывал свои намерения от всех.

Однажды вечером он отправился за советом к тому же знакомому поэту. Прежде чем выслушать гостя, поэт предложил по рюмочке коньяку. Потом почему-то очень долго говорил о поэтическом мастерстве Маяковского, о его новаторстве в форме и содержании, о том, что молодые поэты читают очень мало, мало интересуются теорией литературы. И только после этого посмотрел на часы и спросил у Аты о цели его визита.

Ата Думанлы рассказал все как есть. Поэт некоторое время удивленно смотрел на него, потом тяжело вздохнул: «Ну, что я могу тебе сказать? Я ничего не могу сказать — «женись» не могу сказать и «не женись» не могу сказать. Вообще не люблю вмешиваться в личную жизнь людей. Любить или не любить — это зависит от сердца каждого человека. А жениться — от совести. Ты больше не приходи ко мне с такими вопросами. Я поэт, а не сотрудник брачного агентства».

И опять Ата Думанлы ушел от него глубоко оскорбленный. Всю дорогу возмущался: «Ты не поэт, ты сволочь!» На Другой день он решился и, несмотря на протесты Гозель, перевез ее с двухгодовалым сынишкой к себе домой.

Ему не пришлось долго наслаждаться семейной жизнью. От родственников стали поступать письма, одно грознее другого. Вместо того чтобы рвать и выкидывать их, Ата Думанлы, изображая из себя человека, лишенного предрассудков, давал читать их Гозель, а потом всякий раз спрашивал: «Ну, и что же я теперь должен делать?» Гозель чувствовала себя преступницей и места себе не находила, все у нее из рук валилось.

Самое страшное оказалось в отцовском письме. Отец собственной рукой написал: «Не позднее чем через неделю я приеду, и будет очень плохо, если слухи о тебе подтвердятся».

Ата Думанлы знал своего отца. И сразу же лишился аппетита, сна, покоя. Он даже разговаривать перестал, по квартире ходил на цыпочках. Он ни разу не подумал о Гозели, его занимала только собственная персона. И когда Гозель сложила в старенький чемодан свои небогатые пожитки, он лишь бормотал что-то в свое оправдание, обещал вернуть ее, как только все утихомирится, но вздохнул с огромным облегчением, когда ее умчало такси.

Оставшись один в доме, Ата Думанлы стал бестрепетно ожидать приезда отца. «Даже хорошо, что Гозель ушла, — размышлял он, — теперь я могу предъявить отцу «встречный иск» — за оговор».

После ухода Гозель в доме воцарился прежний холостяцкий режим. Все опять покрылось пылью, всюду валялась грязная одежда, а на кухню и вовсе не хотелось заходить, настолько там было грязно и захламлено. Ата Думанлы понимал, что надо бы устроить генеральную уборку, но никак не мог выкроить время и обвинял во всем Гозель, которая «бросила дом на произвол судьбы». В это время он и познакомился с почтальоншей Марьям.

Одинокая тридцатилетняя женщина, веселая, любящая самостоятельность, она не предъявляла никаких требований, довольствуясь тем элементарным, что дает короткое знакомство с холостым мужчиной. И Ату устраивали такие отношения, тем более, что отец только пригрозил, а приехать не приехал. А началось знакомство так.